[Православная беседа] [Ответы и комментарии] [Написать ответ]
Отправлено Wanderer 02:32:08 08/08/2000:
Обещанного, как говорится, три года ждут. Вроде бы, я уложился в более короткие сроки, хотя обещал дать ответ куда быстрее. Итак, напомню суть вопроса и некоторые детали. 21/06/2000 Руслан Гордеев поинтересовался, почему я, хорошо разбираясь в православной традиции, являюсь, тем не менее, католиком; см.: http://beseda.mscom.arc13/10713.html – и далее, вниз по ветке. Я довольно долго пытался уклониться от ответа, вполне сознательно, мотивируя это тем, что «лично для себя я нашел в Католической Церкви какие-то преимущества, которых не нашел в Православной». «Но, – пояснил я, – если я буду говорить о том, что счел преимуществами, то это будет уже агитацией, а на «канонической территории» форума «Православная беседа» — самым настоящим прозелитизмом: прихожу к православным и переманиваю». А я действительно искренне убежден в том, что нет нужды переманивать православных в католичество, и это свое убеждение я попытался довести до сведения участников форума. К этому я добавил, между тем, еще одно пояснение: «Я не вполне уверен, что мой выбор остановился бы на Католической Церкви, если бы не было Второго Ватиканского Собора. К слову, очень надеюсь, что не за горами и Третий». Честно говоря, я рассчитывал на то, что сказанного будет достаточно, и новые вопросы не воспоследуют. Однако некоторые из участников форума стали настаивать на более содержательном ответе; о том же просил Модератор, уверив меня, что на предмет прозелитизма я могу не беспокоиться. (Модератор попросил меня также объяснить, чем мне так мил Второй Ватиканский Собор, который у него ассоциируется в первую очередь с модернизмом, а также рассказать, чего же я жду от Третьего). Тогда я счел делом чести уточнить еще одно обстоятельство: что я – не просто католик, а еще и экс-православный. Я написал, что в прошлом «я пережил довольно длительный кризис церковности (в смысле отношения к Церкви вообще), к концу которого предпочел в плане канонической дисциплины находиться в КЦ латинского обряда». Вопреки моим опасениям быть вовсе отлученным от «Православной беседы», я получил от Модератора (который не скрывал своего шока от моего сообщения) добро на ответ. Г-н Иванов, однако, несколько усложнил мою задачу, высказав такое недоумение: «Совершенно непонятно, как это экс-православный, перешедший в католицизм, искренне уверяет остальных православных не следовать его примеру». Что ж, попробую изложить всё таким образом, чтобы это стало понятно. Признаться, я не очень-то преуспел в «исповедальном» жанре («исповедальном» – не в смысле покаянного, а в смысле автобиографического с выворачиванием перед читателем души или претензией на оное). Но без некоторых его элементов ответы на заданные вопросы не будут полноценными. * * * Но для начала краткая преамбула о самом «переходе» из одной конфессии в другую. На самом деле всё обстояло вовсе не так просто. Как, наверное, многие другие христиане, я не могу с точностью назвать момент своего обращения. Оно происходило очень постепенно. Оно началось с чего-то подобного игре и еще долгое время оставалось в какой-то степени игрою. Но для меня ничего удивительно в этом нет, ибо пути Господа неисповедимы и Его путь к душе каждого человека оказывается особенным. Мне было 13 лет, когда я почему-то решил, что должен быть верующим, и почему-то именно католиком. Почему католиком? Впоследствии я много раз пытался проанализировать мотивы этого «решения», и мне трудно дать какие-то внятные объяснения. Наверное, православие ассоциировалось у меня с чем-то дремучим; т.е., из окружавшей меня среды вырисовывался образ Церкви, состоящей из одних лишь безграмотных старушек. И вот в один воскресный день (3 мая 1970 г.: впоследствии я установил, что по календарю латинского обряда это был день Обретения Креста Господня) я сам нашел единственный в ту пору в Москве католический храм и вошел туда прямо-таки во время торжественной воскресной Мессы. И помню, что я был очень вдохновлен, помимо всего прочего, тем, что среди присутствовавших там было немало людей молодого и среднего возраста, выглядевших очень культурно и интеллигентно (это были в большинстве своем иностранцы), не производивших впечатления диких и необразованных; они молились, крестились, что-то непонятное мне произносили и делали какие-то непонятные мне ритуальные действия, – т.е. всё это было тогда для меня как бы наглядным подтверждением того, что вера католиков не противоречит культурности и принадлежности к современной цивилизации. С тех пор я изредка – но год от года всё чаще – стал бывать в московском католическом храме св. Людовика. Я старался глубже проникать в веру, которую, как я считал уже тогда, «я принял». Кого-то о чем-то распрашивал. Откуда-то еще что-то узнавал. Доставал какие-то книги по религиозной тематике. Чтение было тогда, конечно, крайне бессистемным. В основном это оказывались либо православные, либо атеистические книги. Но стадия первоначального накопления знаний протекала довольно бурно, и за пару-тройку лет я многого сумел «нахвататься» (иначе не назовешь). Слава Богу, я в первое же время прочел Евангелия и многие другие книги Священного Писания. У меня стали появляться взрослые знакомые – как среди католиков, так и среди православных, – и благодаря этому мои знания стали более систематичными, а круг моего чтения стал расширяться. Постепенно возник интерес и к Православной Церкви. Иногда я заходил в православные храмы. Православное богослужение первоначально мне совершенно не нравилось, но вскоре я им глубоко проникся и начал его даже очень любить. К тому же оказалось, что и среди православных верующих есть молодежь, есть интеллигенция (просто бОльшая их часть была сконцентрирована всего-то в 4-5 приходах Москвы и области). И когда мне было 16 лет, частота посещения мною православного и католического богослужения примерно сравнялась. Но я всё равно хотел быть католиком, хотя внутренне понимал, что обе Церкви – это одна Церковь. Между тем я еще не был крещен. А единственный в Москве католический священник категорически отказывался меня крестить, поскольку я был еще несовершеннолетним, а московский католический приход находился под пристальнейшим наблюдением у КГБ, и священнику (а может быть, и всему приходу) такое нарушение законодательства о культах (крестить без согласия родителей) могло очень дорого обойтись. Как раз в это время я довольно близко познакомился с одним очень хорошим православным батюшкой (между прочим, вполне традиционным), который меня во многом просвещал. В один прекрасный день я спросил его, не мог ли бы он меня окрестить, и он согласился. Он отлично знал о моем увлечении католичеством и о моих проблемах с крещением. И я вполне осмысленно задал ему вопрос, а не смущает ли его то, что я могу остаться католиком. «Ну ты сам для себя решишь, куда тебе ходить», – ответил он мне. И крестил (тайно). Я решил, что раз события стали развиваться таким образом, значит надо пришвартовываться к берегу ПЦ. Я стал чаще ходить в православные храмы, исповедовался и причащался там. Но в католическом храме тоже продолжал бывать, хотя и реже; и отделенности своей от Католической Церкви (далее – КЦ) особо не ощущал. Для меня по-прежнему было очевидно, что ПЦ и КЦ – это одна Церковь Христова, исторически разделившаяся на уровне земной структуры, но остающаяся единой как Мистическое Тело. Многое в католической традиции оставалось для меня по-прежнему близким, и в то время я не ощущал себя из-за этого менее православным. Правда постепенно я стал стремиться быть «более православным». На какое-то время я даже попробовал (очередная игра, теперь уже неудачная) стать «совсем православным», с полным «джентльменским набором»: я постарался убедить себя в том, что я – полнейший консерватор, монархист, славянофил, великодержавный шовинист и даже антисемит, ну и конечно же нисколько не филокатолик, а очень даже антикатолик и вообще антиэкуменист. Задора для такой игры мне хватило примерно на полгода, после чего я дал себе обещание больше не садиться не в свои сани и не рядиться в чужие шкуры (впрочем, окончательное осознание того, что лучше всегда оставаться самим собой, пришло куда позже – лет этак уже в 35). Итак, я продолжал оставаться православным, с довольно экуменическими и во многих вопросах либеральными воззрениями, с очень большой симпатией к западной традиции, которую за эти годы стал знать намного лучше, углубляя ее знание параллельно углублению своего знания традиции христианского Востока. И примерно на 15-м году моего пребывания в Церкви начался тот самый кризис. Не буду сейчас пытаться анализировать его причины. По моему скромному наблюдению, через подобные кризисы проходят очень многие верующие – кто-то в более острых формах, кто-то в более приглушенных. У иных кризисы такого рода повторяются не один раз (у меня тоже такие бывали и потом, но последующие проходят легче и незаметнее, подобно повторам болезни, на которую в организме уже выработался иммунитет). Думаю, что такого рода кризисы – естественная болезнь роста. Поэтому не хотелось бы слишком много заостряться на том, что «достало» меня в ПЦ (хотя совсем уйти от этой темы я не смогу): я почти уверен, что окажись я любой другой христианской конфессии, этот «слом» в той или иной форме всё равно произошел бы… Повторяю, это не был кризис веры. Это был кризис церковности, кризис отношения к Церкви. Если и был кризис веры, то он касался только экклезиологии, а именно – вопроса о непогрешимости Церкви (в смысле ее безошибочности). Но вопрос стоял шире: нужна ли она вообще? и нужна ли она лично мне? У ощущал почти полное отторжение от нее. И конечно, в первую очередь это было отторжение от той Церкви, к которой я принадлежал, – ПЦ. Но всякий раз, когда в голове у меня возникал вопрос, а не перейти ли в какую-то другую христианскую конфессию, я трезво отдавал себе отчет: отторжение никуда не денется, потому что там есть многое из того, что есть и в ПЦ; чего-то из того, что меня «достало» в ПЦ, у католиков или у протестантов нету, но там есть многое другое, о чем я уже хорошо знаю, да еще и окажется что-то такое, о чем я пока не догадываюсь… В какие-то моменты я склонялся к тому, чтобы порвать с Церковью вовсе и оставаться что называется «либеральным христианином»: верить в Бога Троицу, исповедовать Христа Господом и Искупителем, стараться соблюдать Его заповеди любви к Богу и ближнему – и всё. Слава Богу, оказались в Церкви два «спасательных круга», которые помогли мне удержаться на плаву. Первым была Евхаристия: я чувствовал тягу к ней, я не мог обходиться совсем без нее. С одной стороны, для меня становилось всё более и более тягостным присутствие почти на любых богослужениях (за редким исключением, см. чуть ниже). С другой стороны, потребность в Евхаристии постоянно давала о себе знать. Я стал причащаться довольно редко, но совсем обойтись без этого не мог. Другим «спасательным кругом» оказалась Пасха. Пасха в древнем значении слова – т.е. последние 3 дня Страстной Седмицы и Светлое Христово Воскресение. В этот коротенький период года у меня была потребность включиться в литургическую жизнь Церкви по полной программе. Вот так, «зацепившись» за Евхаристию и Пасху я сумел не потонуть окончательно. Постепенно всё более явственным становилось осознание того, что надо возвращаться к более полнокровной принадлежности к Церкви. Но к какой из исторически сложившихся Церквей? И этот вопрос оказался для меня очень трудно разрешимым. Чувствовал, что к ПЦ не могу. Хотя я ощущал с нею кровную связь, хотя многое в ней было мне по-прежнему дорого, – тени прежнего отторжения по-прежнему проецировались на нее. Слишком уж многое, вероятно, там «достало» меня. Кроме того, я чувствовал, что по-прежнему буду ощущать себя в ней неестественно, скованно, подобно тому, как ощущал себя там при начале кризиса, – и понимал теперь (хотя бы отчасти), в чем конкретно будет проявляться эта скованность и несвобода (см. ниже). Но если не ПЦ, то какая? КЦ в то время существовала в нашей стране еще в очень консервативном своем состоянии. Хотя реформы в КЦ давно уже начались и почти во всем мире шли полным ходом, – как никак прошла уже почти четверть века со времени Второго Ватиканского Собора (далее – В2), – КЦ в СССР находилась в искусственной изоляции от внешнего мира, да и вообще народы Восточной Европы отличаются более консервативной ментальностью, так что общий облик здешнего католицизма носил характер совершенно дособорный (так принято называть состояние до В2). Таким образом менять ПРАВОСЛАВИЕ В ЕГО ИСТОРИЧЕСКИ СЛОЖИВШЕЙСЯ ФОРМЕ (далее – ПИФ) на ТРАДИЦИОННОЕ, т.е. дособорное, КАТОЛИЧЕСТВО (далее – ТК) – значило по большому счету менять… ну как это сказать, чтобы ни для кого не прозвучало кощунственно?.. ну, в общем, это ничего по сути не меняло: в плане испытываемых мною трудностей пребывания в Церкви – лишь некоторые были бы устранены, но добавилось бы много новых. Протестантизм я знал довольно плохо, а то, что я знал о нем, не располагало меня к переходу туда. Наиболее распространенные у нас формы протестантизма (баптизм и т.п.) были для меня совершенно непривлекательны, хотя я очень ценил многих протестантов как глубоко верующих людей, деятельно стремящихся осуществлять свою веру в повседневной жизни, и был убежден, что и православным, и католикам есть чему поучиться у протестантов. Я чувствовал тогда, что если в ПИФ для меня много лишнего (без чего я как христианин могу обойтись, но что мне постоянно навязывается как нечто обязательное и что, как казалось мне, не помогает в исполнении заповедей Христовых, а только отвлекает от них, загоняет главное в христианстве куда-то вглубь, под множество оболочек, под которыми эту суть не всем и не всегда легко разглядеть), – то в протестантизме мне многого будет недоставать. Католичество оказывалось где-то посередине. Поясню, что с точки зрения догматики католичество никогда не вызывало с моей стороны неприятия. То, что принято считать догматическими различиями, и прежде не казалось мне противоречащим моей вере (хотя я считал и до сих пор считаю, что КЦ вполне могла обойтись без утверждения некоторых учений в виде догматов). Но доступная мне здесь КЦ представляла исключительно ТК, которое меня слишком во многом не устраивало. Конечно, я уже имел тогда некоторые представления о РЕФОРМИРОВАННОМ КАТОЛИЧЕСТВЕ (далее – РК), т.е. католичестве после В2, и оно-то как раз было для меня очень привлекательным. Немалую роль в этом сыграла для меня встреча с основоположником реформы, папой Иоанном XXIII. Нет, я никогда не встречался с этим понтификом лично в полном смысле слова. Но я хорошо знал его по книгам и глубоко полюбил как его самого, так и то, что он стремился сделать для Церкви и мира, – поэтому воспринимаю это как личную встречу. И реформа Церкви, которую начал он, созвав В2, находила в моем сердце самый положительный отклик. Могу с сожалением констатировать, что его преемники оказались в деле реформы не настолько решительны. «Вот бы нам в ПЦ что-то подобное!» – думал я, и на какое-то время погружался в мечты. Но в то время я был уже не очень молод и прекрасно понимал, что мечтательность – детский грешок (сродни рукоблудию)… Отдавая себе отчет в том, какое сопротивление встретят в православной среде любые намеки на реформу, я очень скоро и думать об этом перестал. К тому же, Церковь, в которой я мог бы более или менее ощущать себя «в своей тарелке», определенно существовала, но она была недосягаема. Пока еще я мог судить о ней больше понаслышке. Но вот в 1988 г. я поехал на целых 3 месяца в командировку в Индию и там смог уже непосредственно с ней познакомиться. Дальнейший выбор стал для меня очевиден. Тем не менее, потребовалось какое-то время, чтобы в Москве появилась возможность этот выбор осуществить. В2 всё-таки пришел сюда, хотя с очень большим опозданием – уже в разгар перестройки. И тогда свой окончательный выбор смог осуществить. * * * Вот в общих чертах история моих конфессиональных блужданий. Кто-то из православных, наверное, уже назвал меня отступником. Примечательно, что, когда я крестился в ПЦ, один мой знакомый католик назвал меня на этом апостатом, имея в виду то, что я готовился креститься в КЦ, но изменил ей таким образом. Когда все блуждания оказались позади, я не раз задумывался над тем, кому и с кем и каким образом я изменил. Кто-то сравнил это однажды с тем, как если бы я ушел от законной жены к первой возлюбленной? Совершеннейший бред! Я бы привел иное сравнение – сравнение с довольно уже взрослым сыном давно разведенных родителей. Не моя вина в том, что между ними когда-то что-то не сложилось. Я люблю обоих; я в той или иной степени воспитан обоими. Но я вправе выбирать, с кем из них (на чьей жилплощади) мне жить. Оттого, что я живу у одного, я вовсе не теряю любви к другому. У каждого есть те или иные достоинства, у каждого есть свои недостатки. И выбирая, с кем из них мне жить, я исхожу из того, с кем из них мне комфортнее – прежде всего, психологически, с кем у меня лучшая совместимость характеров, кто меньше на меня давит в повседневной жизни и меньше ограничивает мою свободу; и (что тоже немаловажно) кто больше нуждается в моем участии и в общении со мною. Главное оставалось для меня по-прежнему очевидным. Есть одна Церковь Христова, и я как принадлежал к ней, так и продолжаю принадлежать. Именно поэтому я никогда не осуществлял никакого внешнего оформления своего «перехода», считая его совершенно лишенным смысла. * * * Что изменилось для меня со времени окончательного вступления в каноническое общение с КЦ? В плане догматическом – ничего: во что я верил прежде, в то и продолжал верить. В плане психологическом – очень многое. Я стал ощущать себя естественно, исчезло прежнее чувство того, что отовсюду тебя сковывают какие-то рамки. И вот здесь мы, кажется, подошли к самому главному во всей этой моей истории. В последние годы я все чаще пытаюсь понять: что меня так «достало» тогда в ПИФ? что спровоцировало (подогрело, усилило, углубило) тот самый кризис? Еще в самом начале кризиса я был уверен, что все дело в сугубом фарисействе большинства окружавших меня тогда православных. Впрочем, наверное его хватает в большинстве христианских конфессий, и, окажись я тогда в любой другой, оно оказалось бы для меня не менее болезненным. К счастью, я к тому времени был уже достаточно подкован, чтобы обратить взор внутрь себя и убедиться, что и во мне самом этого добра хватает и что надо начать с исправления себя, – а там глядишь и за тобою другие подтянутся… Замечу, к слову, что с попытки бороться с собственным фарисейством у меня и начался отход от внешней церковности. Как-то раз я из-за чего-то нагрубил моей бабушке, а она была неверующая и всякую такую ситуацию истолковывала в антирелигиозном ключе. Вот и тогда она мне сказала: «Вся твоя вера только и сводится к постам и хождениям в церковь». И я, поостыв, подумал: «А ведь в ее словах есть доля истины». С тех пор я не то чтобы перестал поститься и ходить в церковь, но стал стремиться делать это так, чтобы об этом никто не знал (по крайней мере, на предмет постов жестко стал следовать этому принципу). Но вернемся к главному – к рамкам. Сейчас я понимаю, что основная причина моего отторжения от ПИФ крылась в той «РАМОЧНОСТИ», которую диктовало ПИФ. Я имею в виду, что мне всё время (в большей или меньшей степени, с переменным успехом) навязывались те или иные РАМКИ, которыми (и по которым) должно определяться мое православие и, соответственно, моя православность. «Достала» меня, как я сейчас понимаю, в первую очередь постоянно висящая необходимость доказывать, что не верблюд (в смысле, что православный). И (уж извините меня!) как оживает всё это в памяти, когда читаешь некоторые дискуссии в горячо любимой мною (без иронии) «Православной беседе»: считаешь ты второстепенной проблему календарного стиля – неправославно, споришь с частным мнением кого-то из старцев – неправославно (об Отцах Церкви я уж молчу), оспариваешь каноничность РПЦ МП – неправославно, не признаешь каноничности РПЦЗ – так ты совок поганый и вообще служитель не буду говорить кого… Но ведь всё это – не что иное как некие рамки, в которые мы втискиваем себя и которыми ограничиваем свое поведение, свою мысль и, в конце концов, свою веру. У одних эти рамки одни, у других – другие, но в целом для ПИФ свойственно их крайнее зауживание по самым различным параметрам (этому особенно способствует неофитский ригоризм, а не стоит забывать, что основное мое православное окружение на момент кризиса составляли неофиты). Конечно, я всегда понимал, что православие – не в платках и не в бороде, и довольно спокойно относился к заявлениям типа: «Каждый православный мужчина ОБЯЗАН носить бороду и кожаный пояс (sic! – П.С.)». (Помню, тут на форуме был спор о бороде, и, кажется, Фамарь очень хорошо подметила, что беда многих из нас – в стилизации. А мне кажется, что стилизация – это в некотором роде одно из проявлений рамочности, наиболее нарочитое). Я довольно скоро научился не очень болезненно реагировать на «индексы внешних проявлений православности». Но когда начинали – порой с интеллигентным видом – пытаться втискивать в какие-нибудь рамки более серьезные вещи, чем внешность, то это-то и начинало помаленьку «доставать». Притом зачастую за этим стояло откровенное невежество, лишь рядящееся в радение о вере. Помнится, в какой-то беседе замечаю как нечто давным-давно очевидное, что отсчет нашего летосчисления от Рождества Христова условен. «Как это, как это?» – спрашивает меня вполне культурного вида молодой человек (у него даже какое-то высшее образование было). Объясняю ему вкратце как это. «Так значит для вас наука важнее веры?» – многозначительно спрашивает он. Я подробно объясняю, что никакого противоречия в этом нет и что ни один собор еще не принял догмата о точности летосчисления. «Так стало быть для вас наука важнее веры?» – вновь повторяет он, явно не утруждая себя ни малейшими усилиями проникнуть в суть моих аргументов. И такие ситуации происходили изо дня в день. В то время я живо интересовался экзегетикой. Но мне приходилось изо дня в день выслушивать, что всё в библеистике, что было после Свв. Отцов, тоже неправославно. Кстати, уж извините меня, но как бы заново погружаюсь во все те давние ощущения, когда на форуме «Православная беседа» заходит та или иная «экзегетическая» дискуссия. Нет, не сочтите чистым снобизмом те кавычки, в которые я взял это слово. Более того, я ничего не имею против толкований Свв.Отцов на различные места Библии: в них очень много ценного. Но ими экзегетика не может исчерпываться, потому что библеистика – это наука, которая, подобно любой другой науке, постоянно развивается. За последние 300 лет она проделала колоссальный путь, в ней было сделано множество открытий, накоплено много новых знаний, получили развитие новые методы исследования (а в последние 50 лет за интенсивностью ее развития просто трудно уследить). О Библии стало известно много того, что не было известно раньше. Всё это накопление и развитие знаний ничего не меняет в залоге христианской веры, поэтому в части основ веры толкования Свв. Отцов не теряют своей силы. Но существует много другого, на что ради «подлинной православности» мы почему-то должны закрыть глаза. Чтобы вы могли меня правильнее понять, попытаюсь пояснить это аналогией. Среди вас есть, как я мог догадаться, специалисты в разных науках: математики, физики, биологи, историки. Так вот представьте себе на минутку, что вам разрешают преподавать вашу науку только по учебникам, вышедшим до 1800 г., только на уровне тех знаний, которые в ней были 200 лет назад (180 уже ни-ни!). То есть, вы должны закрыть глаза на всё, что было в вашей науке за последние 200 лет, никому об этом не говорить и попытаться это поскорее забыть. Представили? Но ведь библеистика за последние 200 лет продвинулась не меньше, чем химия, физиология, астрономия или археология. А мне, между тем, предлагают вернуться не на 200 лет, а больше чем на тысячу. И если бы в одной только экзегетике было дело. Нет, куда не повернись, везде просто необходимо втиснуть себя в какие-то рамки. Чем Уже они будут, тем лучше – православнее. Вообще-то желание закрывать глаза на всё, что не вписывается в привычный «формат обзора» является для ПИФ весьма характерным, и упомянутое отношение к экзегетике – лишь одно из частных проявлений. Особенно же болезненным для меня проявлением этого была зашоренность в отношении всего благого, что находится за пределами видимых границ ПЦ. Ни у католиков, ни у протестантов не может обретаться ничего доброго. Зачем нам их сомнительный опыт, когда нам хватает своего? Ах нам, оказывается, у протестантов следовало бы поучиться проповеди слова Божия? – Так это всё равно не слово Божие, а ересь. И вообще они безблагодатники. Ах нам у матери Терезы надо поучиться? – Так знай же, что гуманизм это вообще не христианское понятие (а католики и протестанты в своей благотворительности исходят из абстрактного гуманизма, а вовсе не из Христовой заповеди любви). Ах кто-то там занимается миротворчеством? – Так пацифизм вообще не христианское дело (а заповедь «Блаженны миротворцы» означает совсем другое). Для меня, тем временем, было бесспорным, что многие христиане, исторически разделенные с ПЦ, исповедуют Христа Господом и Спасителем, и среди них немало тех, кто ради этого исповедания и исполнения Его заповедей не щадит даже собственной жизни. Для меня было очевидно, что если по слову апостола «никто не может назвать Иисуса Господом, как только Духом Святым» (1 Кор 12. 3), то значит – Дух Святой всё же не перестает действовать в них несмотря на разделения и возможные отклонения от чистоты вероучения. И добродетель любви по учению того же апостола изливается в сердца человеческие Духом Святым (Рим 5. 5), – стало быть, у других христиан Он явно действует и таким образом. Если я, понимая, что это именно так, упорно буду закрывать на это глаза, то не рискую ли я впасть в тот самый грех, о котором сказано Христом, что он не простится? Ну, оставим в стороне искание истины в других религиях – они всё равно останутся сатанизмом. Оставим в стороне добрые дела, совершаемые отдельными нехристианами: какие ж они добрые, если они нехристи? Довольно было и тех шор, которые мне навязывались для отгораживания от всего христианского мира. Не стану останавливаться на всех проявлениях рамочности. Замечу лишь, что реально самые жесткие рамки в ПИФ – это рамки авторитета. В этом я еще раз убедился в ходе своих дискуссий на «Православной беседе» в тот период, когда я старался еще не акцентировать своею принадлежность к другой конфессии. Если авторитетная личность (авторитетный текст) учит так, то я уже не вправе мнить что-либо иное. Аргументы не принимаются только на основании того, что авторитет учит иначе. Конечно, я всегда отдавал себе отчет в том, что православие и ПИФ – не одно и то же. Я знаю немало православных, свободных от рамок, – но как же им тяжко приходится! * * * С связи с темой рамочности не могу не отметить еще одного обстоятельства. Один православный богослов говорил мне примерно следующее: «В православии куда большее поле для свободы мнений, чем в католичестве. Число обязывающих истин совсем невелико: достаточно того, что ты признаешь догматические оросы Вселенских Соборов, а во всём остальном ты остаешься свободен, и возможны самые различные частные богословские мнения, которые никого ни к чему не обязывают. В католичестве число обязывающих учений значительно более велико. Ватикан стремится разработать официальное церковное учение по любому вопросу, и поле для свободы мнений довольно сужено». Подобные же суждения мне приходилось читать и в некоторых православных богословских книгах (кажется, что-то подобное высказывал, в частн., о. Сергий Булгаков). Теоретически это действительно так. На деле же почему-то оказывается всё наоборот. Из всего перечисленного мною выше относительно рамочности ПИФ (и это, как вы понимаете, лишь отдельные детали) совершенно очевидно, что критерии православности далеко не ограничиваются оросами семи Вселенских Соборов. Православные пастыри, богословы, публицисты, старающиеся в ту или иную сторону раздвинуть рамки, подвергаются откровенной травле. Формально в КЦ действительно больше обязывающих учений, существует официальное Учительство по многим вопросам (хотя оно и не относится к безошибочным истинам), действует современный Кодекс канонического права, регулирующий дисциплину Церкви в ее нынешнем состоянии. Надо сказать, что это создает некоторое практическое удобство для верующих. В ПЦ по многим животрепещущим вопросам официально выраженной позиции нет, и для простых верующих это создает немало трудностей. Официально по-прежнему признаваемые древние каноны (и средневековые к ним толкования) имеют малое отношение к реальной церковной жизни. Во многих вопросах православному остается только руководствоваться советом духовника (и здесь, между прочим, может начаться еще одно проявление рамочности – диктат духовника)… Однако наличие официального Учительства КЦ по целому ряду проблем совершенно не препятствует существованию в ней реальной свободы богословия и других церковных наук. При всех попытках в период текущего понтификата «надеть удавку» на богословие и «закрутить потуже гайки», на деле это мало что меняет в худшую сторону. Выступил префект Конгрегации вероучения кардинал Рацингер с инструкцией по поводу ответственности богословов – тотчас же получил с десяток отрицательных отзывов на содержание этой инструкции от известных католических богословов, которые были опубликованы в не менее авторитетных католических изданиях. Конечно, время от времени имеют место печальные случаи травли отдельных богословов, но это бывает в ситуациях, куда более серьезных, чем те откровенные мелочи, из-за которых начинают травить своих собратьев православные в современной России (за другие страны говорить не буду, во многих из них вообще-то потерпимее народ). Правда если католик высказывает мнение, отличное от официального мнения КЦ, обычно он это обстоятельство оговаривает. По собственному опыту – поскольку я сам по некоторым вопросам не согласен с Учительством КЦ – могу сказать, что это обычно не влечет за собой никаких оргвыводов. Мне не раз приходилось говорить в официальной католической прессе, что мое мнение по такому-то вопросу расходится с официальным (вот вам официальное, но существует еще и такое, его придерживаются некоторые достойнейшие богословы, его разделяю и я, но официальное учение – иное). * * * Рамки, которыми мы себя ограничиваем, мешают нам не только видеть что-то за пределами обозначенного узкого пространства, но и исполнять заповедь Христа: «Идите и проповедуйте Евангелие всей твари». Ведь проповедь наша будет успешна только в том случае, если те, кому мы проповедуем, примут Христа и Его Благую Весть. А это может произойти лишь в том случае, если они поймут нашу проповедь. А понять они смогут тогда, когда мы будем говорить с ними о Христе на понятном для них языке (не только в смысле речи, но и в смысле вообще любых вторичных моделирующих структур). То, что сейчас получило название «инкультурации» (под этим словом подразумевается органичное вхождение Церкви в условия новой для нее культуры) и чему в наше время всё большее внимание начинают уделять миссионеры (не исключая и православных), было вполне естественным для Церкви первых веков и во многом способствовало успеху распространения христианства. Однако становление средневековой ментальности изрядно сказалось на исчезновении первоначального духа миссионерской открытости и нашло выражение во введении всевозможных рамок, предельно ограничивающих успех проповеди. Как часто приходилось мне слышать: «Пусть сперва выучат церковнославянский язык (или латинский, если говорил католик-традиционалист), а потом уже будем спасать их души». Но ведь непонятный язык в лингвистическом смысле – далеко не единственное препятствие на пути слова Божия к тем, кто в нем так нуждается. И здесь – палка о двух концах. Если мы замыкаемся в узком кругу себе подобных, то мы не проповедуем слово Божие: необходимо разомкнуть этот круг и начать говорить с теми, кто за его пределами, на понятном для них языке. Но для того, чтобы говорить с ними о Христе и Евангелии на их языке, надо узнать этот язык, вслушаться в их проблемы, понять, что их беспокоит и почему. А это невозможно сделать, если не разомкнуть собственную скорлупу. В последнее время КЦ всерьез над этим задумалась и стала разговаривать с людьми разных культур на понятных для них языках. И вот тут мы подходим к проблеме т.н. «модернизма». Термин этот был в КЦ ругательным в кон. XIX – нач. XX вв. Он использовался в отношении всего в КЦ и близ нее, что не укладывалось устоявшиеся традиционные католические представления (не вписывалось в рамки). Это был, между прочим, период, когда КЦ занимала сугубо оборонительную позицию и, в трусливо-маниакальном упоении собственной самодостаточностью, приняла некоторые решения, которые и по сей день препятствуют ее сближению с другими христианами. К сер. XX в., когда для КЦ для стало очевидным, что так дальше жить нельзя, потому что при прежних установках она просто не способна исполнять возложенную на нее Христом миссию, термин этот как-то сам собой вышел из употребления и сохранился исключительно в среде ярых противников реформ, ушедших со временем в расколы. Многое из того, что было заклеймлено как «модернизм» в официальных документах Ватикана прежде, стало мало-помалу получать права гражданства, принося свою пользу на ниве Христовой. Одна моя коллега дала очень хорошее определение слову «модернизм», придав ему положительное звучание: «Модернизм – это инкультурация во времени». И действительно, Церковь входит в каждую новую эпоху во многом подобно тому, как входит в культуру нового для нее народа. Она должна увидеть проблемы и чаяния нового поколения и научиться говорить с ним на понятном для него языке. Она должна попытаться вникнуть порой и в то, что с ее «колокольни» может сперва показаться ей не заслуживающим ее высокого внимания. Она должна изо дня в день снисходить к людям в их нынешних немощах, слабостях и пороках, чтобы суметь оттуда поднять их на свои высоты (не снизойдя, не удастся возвысить). Она должна со всею свойственной ей мудростью расчищать людям путь ко Христу, разгребать внутри себя самой все те рукотворные завалы (пусть порой даже очень красивые и ценные), которые мешают людям увидеть нерукотворный свет Христов, и, памятуя о словах своего Основателя, не возлагать бремена неудобоносимые на плечи тех, кто желает жить со Христом, и тем более тех, кто только еще ищет Его. Не так давно на этом форуме в одной из дискуссий Лев Тихонов дал такое определение современному католичеству (если я правильно понял, это была цитата из какого-то другого автора): «Признаки католицизма в настоящее время всем известны, но никем не сформулированы. Главный (и единственный! — Л. Т.) признак современного католицизма — это безудержный модернизм, сиречь идейное обновленчество и самоубийство Церкви перед «духом времени»». Напомню, что это определение Л.Т. предложил, отстаивая свое мнение, что для современного католичества не столь уж важны традиционно отличавшие его элементы вероучения. Сколь ни странным это кому-то покажется, но это похоже на правду. И лично для меня, когда я делал свой выбор, это было очень важно. Но, говоря, что это «похоже на правду», я имею в виду лишь первую часть приведенной цитаты (и «похоже на правду» не означает «является правдой»; к тому же, «главный и единственный» – явный полемический перебор). Но решительно не могу согласиться с последней частью этого речения: «модернизм, сиречь идейное обновленчество и самоубийство Церкви перед «духом времени»». К тому, что автор имеет в виду под «модернизмом», можно, конечно, клеить ярлык «обновленчество», хотя я предпочел бы нормальное слово «обновление». Но это обновление никоим образом не является «идейным», потому что ничего не меняет в содержании Священного Залога Веры, данного в Божественном Откровении. Оно касается только того, что рукотворно, обновляя это рукотворное не в «духе времени», а во Христе – ради того, чтобы имя Божие славилось в людях нашего времени, а также ради блага и спасения реальных (а не умозрительных) людей нашего времени с их реальными проблемами, нуждами и чаяниями. И это обновление – вовсе не «самоубийство» Церкви, а напротив – стремление исцелиться от опасных болезней прошлого, чтобы нести исцеление и спасение многим людям, а не узкой группе тех, кто в силу стечения ряда культурных факторов оказался способен принять Христа через ТК. Можно, конечно, из последних сил держаться за каждую из исторически сложившихся деталей земного устроения Церкви и всего того, что успело ее наполнить за время ее исторического пути, как за нечто самоценное, но надо трезво отдавать себе отчет в том, ЧТО мы (Церковь Христова) на этом приобретем, а ЧТО (кого) потеряем. И хочется вместе с известным американским католическим богословом вьетнамского происхождения (кстати, специалист по инкультурации) о. Питером Фаном задать риторический вопрос: «Кто мы такие, чтобы стоять на пути благодати Христовой к людям?» * * * И вот теперь можно попробовать ответить на вопрос Александра Иванова, «как это экс-православный, перешедший в католицизм, искренне уверяет остальных православных не следовать его примеру». Мой путь в вере – это мой путь. Я знал других православных, переживавших нечто подобное, и у каждого был свой путь выхода из кризиса. Кто-то успешно возвращался в ПЦ (некоторые – избирая нелегкий путь тех, кого здесь порой клеймят «либералами», «обновленцами» и т.п.), кто-то переходил в КЦ, кто-то в протестантизм… (Знаю и другие случаи: переход из КЦ в ПЦ в результате тоже нелегких кризисов). Я уверен, что ПЦ обладает полнотой средств спасения. Зачем из него куда-то переходить, если в нем тебе хорошо. Тому, кому почему-то там оказалось плохо, надо помочь самому разобраться в причинах. Но пути выхода он может найти только сам (с Божией помощью, конечно). Я уверен, что в силу культурного фона для большинства русских более понятно православие. Поэтому в своей публицистической деятельности я стараюсь проповедовать Христа через призму православной традиции. И если кто-то, желающий крещения или воцерковления в ПЦ, обращается ко мне за помощью, я охотно ему в этом помогаю. Однако я знаю и другое: очень многие из моих соотечественников, ища Христа, по тем или иным причинам отвергают для себя возможность обращения к Нему через ПЦ. Или ищут его там, но не находят (почему не находят, об этом следовало бы подумать православным, но я никого не призываю к реформам, не мое это дело, и речь сейчас не об этом). Вот этим-то людям я должен помочь всё-таки найти его в Церкви. Так что уж извините, но не буду я ждать у моря погоды (в смысле того, найдет ли ПИФ дорожку к сердцу этих людей или оставит их погибать вне Церкви), ждать только лишь из-за того, что нахожусь на «чужой канонической территории». Я не считаю, что даже массовое бегство из других конфессий в КЦ послужит подлинному христианскому единству – тому, о котором молил отца Христос в Своей Первосвященнической молитве. Другое дело – лучше научиться понимать друг друга, лучше понять, что у нас общее. А это возможно тогда, когда каждая из христианских конфессий лучше поймет самое себя, лучше поймет, чтО в ней самой – главное, а что – второстепенное, что – временное, а что – вечное. И вот в этом (простите, я опять за ту же песню) умение каждого смотреть шире тех рамок, в которые он себя загнал, играет не последнюю роль. * * * Самое основное о причинах своего «перехода» я в этой «преамбуле» уже сказал. Осталось более подробно ответить на два заданных мне вопроса, требующих уточнения моих собственных тезисов. Одну тему к этому я добавляю сам, поскольку без нее картина будет слишком неполной. Поэтому далее последуют еще три сообщения. Часть 2 будет посвящена тому, за что я ценю В2. Конечно, я выделю лишь то, что представляется мне самым важным. Часть 3 будет о том, чем для меня оказалось привлекательно РК в богослужебном плане. Наконец, Часть 4 будет совсем конспективным перечнем того, чего я жду от (условно говоря) Третьего Ватиканского Собора. И еще раз о старом. Успех понимания будет во многом зависеть от способности читателя расширить формат своих рамок. Особенно во 2-й части и, более всего, в 4-й (у кого совсем плохо будет получаться, последнюю не читайте). Поскольку все это писалось исключительно в целях лучшего взаимопонимания между мною и другими участниками форума, я не стремился к излишней дипломатичности и искусственной маскировке острых углов. Если кого-то обидели отдельные мои высказывания, то прошу простить меня: поверьте, никого лично обидеть я не хотел. Со своей стороны я готов отнестись с пониманием к тому, что уважаемый Модератор, сочтя что-то из написанного оскорбительным или соблазнительным для православных, удалит мои сообщения вовсе. Петр Сахаров
Ответы и комментарии: